Читать книгу "Книга жизни [сборник] - Владислав Иванович Авдеев"

хотел преподнести им сюрприз. И однажды вечером, с ленцой потягиваясь, сказал:

– Гирю что ли поподнимать, давно не тягал, наверное, и не подниму.

– Поднимешь, – уверенно сказал Коля.

Егоров вскинул гирю к плечу:

– Ох, и тяжеловата стала.

– Смотри, чтобы грех не случился, – сострила жена.

Егоров поднял гирю шестнадцать раз.

– Ого! Ну ты, папа, даешь! Больше дяди Миши. Мама, посмотри, какие у папы мускулы.

– Ты на его живот посмотри, – не выказала восторга Варвара, но скоро пришла и ее очередь восторгаться.

Жженых вместо постоянных блинов принес салат и дал попробовать Егорову. Егоров отведал и тут же попросил:

– Выведай у жены, как она его делает.

– Я сам его замастрячил. Сейчас все тебе досконально объясню.

Егоров не только внимательно выслушал, но кое-что и записал. И желание сделать немедленно салат было так велико, что он отпросился у начальника цеха на час раньше.

К приходу жены сготовил ужин, котлеты и салат. Варвара первым делом попробовала салат:

– Надо же, какая вкуснятина. Где купил?

– Сам сделал.

– Ты? – не поверила жена.

– А что у меня, рук нет, попробовал у Жженых и вот.

– Молодец! Вот это салат. Можно, я немного на работу отнесу, девчонкам дам попробовать?

– Конечно.

Назавтра жена пришла счастливая:

– Тебя все хвалили. Даже с соседних отделов рецепт записали.

Коля с гордостью посмотрел на отца:

– Ну ты, папа, как дядя Миша.

Но Егорова слова сына не обрадовали, почему он должен быть, как дядя Миша, он Егоров. И он сделает так, чтоб люди, желая кого-то похвалить, говорили: «Ну ты, как Егоров».

Что в имени твоем…

Трудно представить, чтобы в нашем обществе человека с самого дня рождения звали по имени и отчеству. Трудно, но придется, ибо Серафим Матвеич Крутиков есть тот самый человек, которого с самого дня рождения величали Серафимом Матвеичем. А трудно в это поверить потому, что многое множество людей проживает весь свой век, так и не услышав из чужих уст свое отчество, да и сами почти забывают его, вспоминая лишь когда приходится заполнять официальные бумаги. И вот на фоне этого многого множества Серафим Матвеич выглядел особенным, своего рода феноменом.

Причину такого почтительного к нему обращения Серафим Матвеич узнал еще в раннем детстве: обязан он был этим начальнику своего отца. Родитель просто боготворил начальника и в честь его назвал сына Серафимом, а тут еще совпало отчество. Такому совпадению удивился даже начальник, и от удивления продвинул родителя Серафима Матвеича по служебной лестнице, отчего любовь родителей к сыну только возросла. И хлопоча возле кроватки, восклицая с восхищением: «А Серафим Матвеич открыл глазки, а Серафим Матвеич улыбается», – кого любили они в эту минуту? Просто сына или некое существо, посредством которого осуществляется связь с начальством, приносящая выгоду? А может, в нем видели второго Серафима Матвеича – начальника? Все это остается загадкой, ясно одно – Серафима Матвеича любили, и это главное.

Сам Серафим Матвеич об этом тогда не задумывался, знай, грыз пластмассовое кольцо да исправно пачкал пеленки. Да и позднее, когда слышал, что ест он и хмурит брови, как Серафим Матвеич-старший – не придавал этому значения. Как не придавал значения и тому, что Серафим Матвеич-старший изредка заходил проведать его.

Слово «старший» прибавил я, чтобы не запутаться между двумя Серафимами. В семье Крутиковых не употребляли ни слово «старший», ни «младший». Но неуловимые оттенки при произношении, понятные только им, позволяли безошибочно определять, о ком идет речь. Путался поначалу лишь Серафим Матвеич, не понимая, кто в данную минуту является таким умным и чутким, в чей адрес изливаются потоки, водопады похвал. Но потом понял, разобрался – потоки изливаются на него, а водопады – на его старшего тезку.

Кроме бровей, Серафим Матвеич походил на Серафима Матвеича-старшего улыбкой, манерой говорить – прерывая речь на полуслове – и многими, многими другими мелочами, которые видны только близким, желающим это сходство найти и живущим бок о бок в четырехкомнатной квартире. Кстати, квартиру получили с помощью Серафима Матвеича-старшего, пожелавшего, чтобы Серафим Матвеич имел отдельную комнату. У старшего в детстве тоже была отдельная комната: «Сколько там возникало, казалось бы, несбыточных планов, сколько романтических мечтаний посещало».

Так и рос Серафим Матвеич, опекаемый не только родителями, но и Серафимом Матвеичем-старшим.

Но как ни заботились родители о здоровье Серафима Матвеича, все же не уберегли от заболевания корью. Болел Серафим Матвеич сильно, а когда выздоровел, то первое, что он услышал от обрадованных родителей – это успокаивающее сообщение, успокаивающее, конечно, для родителей: оказывается, Серафим Матвеич-старший тоже в детстве переболел корью.

Слово «старший», повторяюсь, я добавил сам, чтобы не было кривотолков, так как эту историю, кроме меня, знает еще много людей, и в их рассказах слово «старший», может и отсутствовать.

Кроме заболевания корью, ничего особенного, запоминающегося с Серафимом Матвеичем в детстве не произошло. В школе учился средне, но легко. Правда, плохо давался иностранный, но родителей данный факт не огорчал – у Серафима Матвеича-старшего с иностранным в школе тоже были нелады.

Шли годы, Серафим Матвеич-старший медленно, но верно поднимался по служебной лестнице, и так же медленно, ни догоняя, ни отставая, словно соединенный невидимой нитью, поднимался вслед за ним и родитель Серафима Матвеича. Но самого Серафима Матвеича не интересовали пока успехи отца на работе, он страстно увлекался футболом «как в детстве Серафим Матвеич», и вскоре его команда стала чемпионом города среди школьников. Как и предсказывали родители – ведь его старший тезка тоже когда-то был чемпионом города по футболу. А так как чемпионство оказалось заранее предрешенным, то родители встретили данное известие буднично, без всякой радости за сына. Что и послужило началом прозрения, просыпания Серафима Матвеича, началом осознания своего «я».

Конечно, и раньше все плохое и хорошее, что совершал Серафим Матвеич в жизни, как-то блекло, нейтрализовалось – вместо сурового наказания или похвалы он часто слышал лишь спокойно-умильное или спокойно-равнодушное: «Ну прямо как Серафим Матвеич». Но до этого случая он как-то не особо обращал внимание на такое равнодушие, иногда даже радовался, когда удавалось уйти от казалось бы неминуемого наказания. Но то, что родители не заметили его чемпионство, так обидело Серафима Матвеича, что он заперся в своей комнате и там, строя от обиды планы отмщения, вдруг неожиданно подумал, что живет на белом свете не своей жизнью, а жизнью Серафима Матвеича-старшего, то есть просто повторяет его жизнь. Мысль эта возникла вместе с другими доводами, которые рождались в голове Серафима Матвеича в заочном споре с родителями и должны были смутить их, обвинить в равнодушии. Но смутила, поразила